4
Был я нелюдимым
И слов любви не смел произнести.
Крепчал мороз. Костры горели. Дымом
Заволокло проезжие пути.
Снега мерцали. Брезжил тусклый свет.
В Большом театре шел тогда балет.
Я и программку эту сохранил:
«Рапсодия» и «Дева ледяная»,
И Глинка нас мазуркою дарил,
И лебедей плыла по сцене стая.
Но лучше всех народный танец твой:
То медленно, то с плавной быстротой,
Шаль распустив, пленительно светла,
Передо мной по сцене ты прошла.
На этот раз признали все тебя…
Ты этим днем была гордиться вправе,
А я смотрел, волнуясь и любя,
Как будто был к твоей причастен славе.
Потом мы шли по улицам Москвы,
По переулкам узеньким, горбатым,
Какой-то дом, где каменные львы,
Запомнился далеко за Арбатом.
Молчали мы. Бывает иногда
Молчание красноречивей речи.
В тот день был праздник. Ты была горда
Своим успехом в этот зимний вечер.
На город мы глядим не наглядимся…
Скрипит, скрипит под каблуками снег…
Да, город весь такое же единство,
Как и его строитель — человек.
Москва зимой в суровых очертаньях,
Как песня, вся устремлена вперед.
И новые растут повсюду зданья,
На праздник свой она весь мир зовет.
Мы не любили в молодые годы
Тоску сентиментальных повестей,
Полутона и полупереходы
Отвергли мы на утре наших дней.
«Пусть всё пройдет, а ты со мной останься,
Хоть в памяти, а всё побудь со мной», —
Прохожий пел…
От давнего романса
Такою вдруг пахнуло стариной,
Что засмеялись мы.
Но неужели
И нам уже разлука предстоит?
А в переулке слышен рев метели,
И колкий снег навстречу нам летит.
«А знаешь, жаль мне этой синевы
Сейчас, в дни предотъездные…»
— «Но разве
Ты уезжаешь?»
— «В горы Средней Азии
Бригаду направляют из Москвы;
Мы едем к пограничникам, а дальше
Поездка предстоит по всей стране…
Подумать только, целый год на марше,
В пути, в пути…
Даст это много мне…
Людей увижу новых, и приметы
Наставших дней мне будут так ясны.
Поможет это мне и для балета,
Который назван „Праздником весны“.
Ведь жизнь — праздник…
Каждый день в трудах,
Но труд-то — радость,
нет на свете выше…
Как Маяковский хорошо на днях
Сказал о том, когда на сцену вышел».
…………………………………
…………………………………
А через день я Анну провожал.
Я помню окна первого вагона,
Огромный переполненный вокзал,
Гул голосов вдоль низкого перрона.
«Мы встретимся,—
она сказала мне,
Когда, гремя, рванулися вагоны, —
Жди писем…»
Небо дымное в огне,
И милый голос, ветром повторенный…
5
Весною я уехал из Москвы
В далекий край, к верховьям Енисея.
Там небо необычной синевы
Становится вдруг черным, грозовея.
Там бакены гудят, не умолкая,
На гулких волнах света полоса,
Там ветролом от края и до края,
Там смотрят ввысь могучие леса.
Охотничьего строгого уклада
Я в странствиях не нарушал в те дни,
Но как порой бывало сердце радо,
Когда я видел на реке огни.
Как в городке я ждал московской почты…
Однажды рылся в ворохе газет,
Чтобы найти в коротких строчках то, что
Шло из Москвы на весь широкий свет.
Вдруг в хронике газетной, в нонпарели,
Четыре строчки медленно прошли,
Они, казалось, пламенем горели,
Они, казалось, руки обожгли.
«Передают нам: на Каспийском море
Шел катер рано утром по волнам
Вразрез валов, — нежданно на просторе
Жестокий вал ударил по бортам.
На катере — московская бригада,
Артистов ждал в тот день погранотряд.
В двух километрах от погранотряда
Был опрокинут катер.
Говорят,
Все спасены…
Лишь Анны Ильиной
Недосчитались… Сметена ль волною?
Нет, кажется, надежды никакой
Ее найти…
Артисткой молодою
Театр гордился… Все потрясены
Тяжелой этой раннею потерей…»
……………………………………
Как позабыть мне зори той весны?
Как версты счесть, что я в те дни измерил?
Казалось мне, что не пройдет беда,
Что должен я погибнуть в том же море.
Далекий день… Ведь я не знал тогда,
Что тихнет боль и что проходит горе,
Что боль рассеют медленно года,
Оставив только память на просторе…