4
Пламя — буря
На ветру,
Шепчет Гурий:
«Не умру!
Сто столетий
Простою
В ярком свете,
Как в бою,
Вижу ясно
Весь простор,
Не погаснет
Мой костер,
Тот, кто умер
За народ,
В светлой думе
Не умрет!»
Мчатся птахи
Сквозь туман,
Смотрит в страхе
Атаман:
Тополь с края
Чист на вид,
Не сгорая,
Он горит,
Нет ни дыма,
Ни золы…
Нелюдимы,
Дико злы,
Все бандиты
Скачут прочь,
Да убиты
В ту же ночь…
И доныне
Свет большой
При долине,
За рекой,
После смерти
Жив шахтер,
И не меркнет
Тот костер…
Яркий, ясный,
Как звезда,
Не погаснет
Никогда!
22. НОЧЬ В «ТРОКАДЕРО»
Как небо расплывчато,
сумерки серы,
и вот мы подходим с тобой
к «Трокадеро».
Для тех, кто азартом
и темной наживой
негаданно бредит
душой суетливой,
столы расставляли
в игорном дому,
и громкое дали
названье ему.
Под лязганье ветра,
под говор копыт
асфальт под ногами
чуть-чуть дребезжит.
Сорвались гитары,
и старый фагот
неспешного вальса
порывы ведет.
Но вальсу не время,
не эта пора, —
за каждым столом
нарастает игра.
Грустя, рассыпаются
струны оркестра,
и нет за столами
свободного места.
Ты слышал:
сейчас и мазурка сама
над карточной бурей
сходила с ума.
А эти, чьи сужены
злобой глаза,
срывавшие банки,
ходили с туза.
Над карточной бурей,
путями азарта,
тропами зелеными
странствует карта.
Но карты с наколкой
и крапом — игра,
в которой весь выигрыш
мнут шулера.
И скуку
зовут игроки —
нахлобучка.
За грязными картами
тянется ручка,
последнего козыря
козырем бьет,
и лысый, задумавшись,
к стенке идет.
Он к ней примостился,
глядит стороной,
как банк обрастает
на бескозырной.
Как будто у бездны
на самом краю,
он вспомнил нежданно
всю жизнь свою:
тогда еще не был он
злобным пронырой,
по узким тропинкам
прошел он полмира,—
в пустынных степях
догорали костры,
и шел он с отрядами
до Бухары.
Он слышал напев,
пролетавший над миром,
но в новые годы
он стал дезертиром,
и полночью этой
гремела жестянка
последней монетой
покрытого банка,
и долго ссыпался,
как прорванный фронт,
чужими руками
захватанный понт.
И лысый бросается
к струнам оркестра,
он просит:
«Играйте, играйте, маэстро…»
И скрипка рванулась.
От сумрачных стен
высоким прибоем
выходит Шопен.
И другу веселому
я говорю:
«Ты видишь
за стрельчатым скосом зарю?
Она для тебя, для меня
и для всех,
кто синим рассветом
торопится в цех.
Мы выйдем по лестнице,
узкой, как мир,
как жизнь растратчиков,
жмотов, громил».
А лысый,
прижавши два пальца к виску,
слезами холодными
душит тоску…
Идем по проходам,
где песня сама
над карточной бурею
сходит с ума,—
огни над деревьями
дальнего сквера
пылают в последние
дни «Трокадеро».
23. ЛЕНИНГРАДСКАЯ ВЕСНА
Шумят на просторе
Весенние воды.
Широкого моста
Последний пролет.
Апрельские песни,
Пора ледохода,
Онежские звезды
И ладожский лед.
Ушли капитаны
В открытое море…
До тропиков самых
Порою такой
Шумят пароходы,
Торопятся лодки,
Советские флаги
Плывут над волной.
Пробили куранты,
И зорю сыграли,
Разводят мосты
С четырех до пяти,
А ночь не спешит
По мостам разведенным
В оставленный тучами
Город
войти.
За Охтой застрехи,
Синеют проулки,
Пустые скворечни,
Герани в окне,
И ты пробегаешь,
Закинувши руки,
Махнувши платочком,
По той стороне.
Неужто не вспомнишь
И слова не скажешь,
И лишь улыбнешься,
Завидев на миг?..
Расскажут об этой
Любви небывалой
Страницы
еще
Не написанных книг.
Весенние зори
С их блеском нерезким
Над Охтой твоею
Я помню давно
И снова увижу
Над берегом невским
Твое,
освещенное
В полночь,
окно…
Хоть нас разлучают
Бегущие годы,
Немолчно гремящий
Весенний поток,
Но всё же мечтаю
До старости видеть
Вот этот
в высоком окне
Огонек…